Конь кликнул гозмана, и тот, кривясь и гримасничая, отдал остывшее тельце Арлекину. Тот засунул её под солому: мясо должно было пройти ферментацию. Зато пигалицу не надо было готовить: через пару часов её плоть приобретала вкус копчёной осетрины.
— Сначала выслушайте… пожалуйста. Я заплачу, — повторила лиса.
Козёл тем временем открыл глаза, в которых читалось какое-то решение.
— Отпидарасить бы тебя оглоблей в мудыхало, пиздуктуктук, — меланхолично заметил кролик. Пупица несколько успокоилась: Роджера, кажется, отпускало. — Контур мне нарисуй, корозалупый неплоёбыш, а чувства свои можешь на ебоньки себе повесить и сплясать вокруг носа вкособлядку, понял?
Септимия Попандопулос выплеснула из себя мутноватую водичку и несколько косточек, с чмоком всосала в себя глазик и целомудренно затворилась от мира сего.
Однажды от нечего делать бамбук попытался исследовать пространство за голограммой с очагом. К сожалению, мешал нос: при попытке просунуть голову внутрь он довольно быстро упирался в какую-то твёрдую преграду. Обламывать же старое испытанное оружие Буратина не хотел. Всё, что ему удалось разглядеть сквозь мерцание фальшивого пламени — так это какую-то дверцу. Скорее всего, это был коммуникационный лаз или что-то вроде этого. Но там всё было так затянуто пылью и паутиной, что разобрать что-либо было совершенно невозможно, и Буратина оставил эту затею.