Леха не стал спорить зря, хотя такое определение его покоробило, больно какое-то оно было убогое. Про то, что еще и продавцом подмолачивал, почему-то говорить совсем не хотелось.
– Оскоромились. А потом прибегает к нам комиссар, политрук ротный, увидел автомат немецкий – загорелся. Подарили ему, обрадовался, как дите малое. Ну а на следующий же день Чемодуров фрицев подловил – они, видать, звук-то услыхали, подумали, что свой пулемет, подставились. Ну он их на кулису и вштырил: как шли, так и легли рядком. А ранцы ихние мы поодаль нашли, – продолжил ефрейтор.
– Не знаю, – отозвался Семенов, вспомнив, что когда бабушка рассказывала сказки, то в сказках этих цари все носили именно шелковые портянки. Для Семенова с детства это было символом сказочного богатства; впрочем, для бабушки, видно, тоже.
– Да брось… Ты вон раскиснуть боишься, родственные чувства ощущая. Нет? – ухмыльнулся Семенов.
– Это целая история. Наш общий знакомый, что фрицев дохлой свинятиной кормит, на барахолке знамя прикупил. Не военное, а какое-то пионерское. Но богатое – бархат, вышивка, лозунги, все такое.
– Семенов – баец. И замлю пахает. Надо – ваюит. Не надо – не ваюит, работат. И мы тож так. Как нада – байцы. Нада – не байцы, работат.