Сказано было с такой едкой иронией, что Блюментрост невольно пригляделся к девочке. Худая, с необычно серьезными глазами, темные волосы падают на некрасивое лицо — пока еще гадкий утенок. Что вырастет Бог весть, но разум там уже достойный лебедя.
— Моя родня уже ничего не решает. А вот ты…
Софья нарочно подпускала в голос истеричные нотки. Давно известно, что истерика штука заразная, но Соня, еще в бытность свою в двадцатом веке, заметила одну особенность. Пронзительные крики что-то отключают в мозгу у человека, даже если орет не он, а на него. Становится сложнее критически воспринимать действительность, человек начинает дергаться… почему так?
А что до Софьи — она вообще считала, что церковь должна работать. И не приходскими психиатрами-регистраторами, вовсе нет.
Муж весь в раздумьях, ходит темнее тучи, мыслями пока не делится. Что ему такого сказал царевич — бог весть, а только тяжко оно на душу легло. Софья бы добавила, что ломка стереотипов у убежденного бобра-правдоруба даром не проходит. Дети же…
— На пятый день от сегодняшнего ждать тебя буду, боярин.