- Здравствуйте, тётя Уна, - весело поздоровались оттуда. - А мама не велела никого пускать. Она в подпол ушла, дверь заперла и не выходит. Она наверное собачку кормит. Вы представляете, у нас в подполе собачка живёт! - тут же выболтал всё непосредственный ребёнок. Как до сих пор не проговорился? Может, и сам только узнал? - Только она болеет, и мама её не выпускает.
- Боюсь, бедной девочке уже поздно что-то объяснять.
- Куда ж я денусь, - я улыбнулся. - Вариантов два - или в костёр, или выздороветь, и первый мне совсем не нравится. Я что спросить-то хотел... Ты, часом, не знаешь, как следователь Явлену Лихеевну уговорил меня отпустить? Она вроде дама суровая, принципиальная, ей сам Чернух не страшен.
Как быстро пришлось взрослеть молодым девочкам, как быстро постарели ещё недавно молодые женщины над желтоватой грубой бумагой зачитанных до дыр писем и оплаканных похоронок!
- Нишкни! Летом некросы пришли, а эхо на другой год уже началось!
- Уф! - наконец, с вурдалаками было покончено, и я сумел отдышаться, оглядывая место битвы. Больше всего меня интересовало состояние сопровождаемой; я, конечно, изо всех сил пытался её прикрывать, но мало ли? Правда, беспокоился напрасно: блаженным везёт. Девушка стояла ровно на том месте, где я её оставил, и, кажется, даже не шелохнулась за время боя. - Ну, умахался! - я тыльной стороной ладони утёр пот со лба. Впрочем, толку было немного - меня целиком можно было выжимать. Ну и, как ожидалось, гимнастёрка всерьёз пострадала; хозяйского домового надо попросить подлатать, а то со сменной одеждой беда. Или своего; вечно забываю, что у меня с собой бездомный домовой.