Круглов задергался, засучил ногами, дыша тяжело и хрипло, выскуливая отдельные слога и звуки. Слова Марины умирали в нем, раздергивая тело на части, заворачивая руки, разбивая губы о хребет замерзшей грядки, заставляя сжиматься и изворачиваться от боли.
- А от чего они, тромбы, отрываются? - не отпускали Степана мысли о покойном.
- Ломоть, начальник разведки отряда ополчения Ивановки, армия Новороссии, - представился ополченец.
А теперь... лишь обрывки приглашения на референдум на сельской остановке...
Окраины Семеновки,степенью своего несчастья ничем не отличались от виденного в ливийском Адждаби, чеченском Сельментаузене или в сирийской Дарайе. Лишь скорби мое сердце рождало больше - брошенный хлам в заваленных хатах состоял из привычных,родных образов....Вот такой алюминиевый фонарик у меня был в детстве, батарейки потекли, замучился выковыривать ножницами соли и ржу из витой пружины... и красный пластмассовый конь с белой пышной гривой, как одежды святых с византийских икон, не раз возил меня и в атаку, и на канадскую границу, когда мы нарвались на засаду индейцев-команчей...Старенький приемник "ВЭФ", ныне припудренный кирпичной пылью, я тискал ночами, как девицу, пытаясь поймать любимую французскую миссионерскую станцию, вещающую для Микронезии.
- "Гвоздика", парень, - это такая самоходка, пушка на гусеничном ходу. Как танк. А "василек" - миномет, труба на станине, с сошками.