В одной из битых хат, на полу кухни, лежал свернувшись калачиком рыжий пес с обрывком цепи на ошейнике, растянутом страшным, предсмертным усилием. Пес был жив, худые бока чуть дрожали. Он нас не слышал - контузило сильно, мина приземлилась во в дворе, в десятке метров от его будки. Вход в кухню был завален поехавшей кирпичной стеной и я протискивал объектив камеры между частоколом битого стекла.Стекло сыпалось вниз хрустальным водопадом, но пес не шевелился. Снимал длинные статичные планы с двух, с трех ракурсов. Снимал и думал, что этого несчастного пса в Семеновке, уже ни что не переплюнет по эмоциям. Так уж устроен современный человек стоящий на пороге Страшного суда. Положи перед ним на одеяльце десять трупиков младенцев и одного сбитого машиной котенка...Положи и спроси - кого тебя жальче? А? Через три дня мне на почту пришло письмо от каких добрых, но сильно ****утых людей с иной парадигмой сознания. Они посмотрели сюжет из Семеновки и слезно просили вывезти песика,хоть на специальном санитарном вертолете, они оплатят. То, что в том же сюжете, и на соседней с песиком улице под бомбами пока еще жили двухлетний Антон, пятилетняя парализованная Вера и ее сестра-близняшка Люба, эти люди как-то пропустили мимо своего милосердного сознания. Я не стал отвечать на письмо, просто стер его из почты, но ощущение, след от склизкого червя проползшего между лопаток к затылку, осталось на всю жизнь.