— Как хочешь. «Балучи» поближе. Или — пойдем, куда захочешь.
— С парковкой тут сложновато, — сказал он. — Простите, — протянул мне руку. — Рад видеть! — сказал, обняв меня с такой искренней теплотой, что я аж вздрогнул — будто мы с ним старые друзья, которые сто лет не виделись. — Все нормально?
— Vrolijk Kerstfeest! — через полчаса сказал мне поваренок — крепко сбитый, лохматый подросток, как будто сошедший с картины Яна Стена, — на голове венок из мишуры, за ухом веточка остролиста.
Любимая тема отца — его загубленная актерская карьера, и хоть Ксандра вроде как искренне интересовалась, что-то мне подсказывало, что слышит она об этом уже не в первый раз.
Я вытащил из бара сразу две бутылочки джина, смешал их с горячей водой из-под крана и уселся возле окна в обтянутое штофом кресло — свесив вниз руку с бокалом, глядя, как утекают часы: глаза закрываются, сижу в полусне, строгий зимний свет качается параллелограммами от стены к стене, они соскальзывают на ковер, истончаются и бесследно исчезают, и вот уже пора ужинать, желудок у меня свело, а горло саднит от желчи, а я так и сижу там, в потемках.
— Она была очень милая, — сказал он, по-прежнему на меня не глядя, — ну, то есть…