— Ты все-таки лучше попозже зайди. Извини, — повторила она, наступила ошеломительная тишина.
— В тюрьме, в тюрьме, — захихикал Борис. — Мы получили выкуп, музей — картину, копы закрыли дело, страховщики вернули себе все денежки, публика ликует, все в плюсе.
— Ух, — сказал я, забеспокоившись от того, как внимательно он глядел на меня, а не на то, куда сворачивает, — ну, может, не знаю, надеюсь, что нет.
Я ничего не ответил — не мог. Я ни разу и не вспомнил о Поппере.
— Куда? — спросил я, моргая. Голова по-прежнему болела так, что даже стоять было тяжело.
Иногда, если речь заходила о щекотливых вопросах, из Хоби трудно бывало что-нибудь вытянуть — он часто менял тему, умолкал, выражался очень обтекаемо, и для расспросов не было места хуже, чем битком набитая комната, где нас то и дело мог прервать какой-нибудь общительный гость.