– Понимаю, разумеется; а знаешь, почему? Потому что обсуждалось это уже не один и не три десятка раз, и с тобой в том числе. И в сотый раз скажу то, что уже говорил: быть может, начальству виднее, однако сам я не вижу в этом ничего необычного, примечательного и уж тем паче уникального.
– Лишние люди, тем не менее, сейчас пришлись бы к месту, – пожал плечами Курт, пристально оглядывая доску. – Чем больше загонщиков, тем проще подобраться к хищнику. Однако это было скорее отвлеченным рассуждением; ни один даже самый закоснелый скряга не сунет носа из дому в такую пургу, и я не вижу ни единого намека на то, что завтра утром она внезапно закончится.
– Поднимитесь наверх. Сейчас. Вы оба. Есть разговор.
– Я все еще не оставляю надежды тебя перевоспитать, – возразил Курт серьезно. – Либерал-пацифист в стане инквизиторских служителей не должен оставаться без присмотра, это опасно для его души. Кроме того, до заслуженного отдыха у тебя еще четыре года.
– Майстер инквизитор, как я понимаю, вервольфов не видел тоже, – мстительно отметил фон Зайденберг. – Посему и его возможности при встрече с ними недоказуемы в той же мере.
Курт проснулся, когда за окнами начинали уже сгущаться сумерки, затмевая тускло-белое небо, и разбуженный им помощник, уже не такой бледный и даже чуть взбодрившийся, помог спуститься по узкой лестнице вниз. Ненужные часовые уже не спали – трактирщик возился на кухне, а Ван Ален сидел у стола напротив очага, глядя задумчиво и хмуро на стоящую перед собою бутыль. В зале витали отголоски запаха паленой шерсти, и Курт, приблизясь, остановился, разглядывая наброшенную на плечи охотника куртку. Волчьего воротника на ней не было.