– Ей-то зачем вопить? Просто поцелует мужа.
…Автоматчик выл невыносимо – изо рта в черном окаймлении трикотажа брызги летели, как из лейки душа. Хватался за сломанную ногу веселый зелено-курточный хлопец и одной рукой пытался кургузую «ксюху» на цель наставить. Отпустил бы ты конечность, бандера травянистый, куда она, поврежденная, денется…
Улыбалась она столь отвратительно, что вообще смотреть невозможно. Кныш не выдержал – попробовал ударить лбом в красивое лицо. Катрин, несомненно, этого ждала – встречное, снизу вверх, движение плеча – бандеровца подбросило, на ногах он не устоял. Рухнул, отлетел табурет и кружка с недопитым чаем. Плюясь кровью и матерясь, Кныш елозил по полу, пытался достать мучительницу сапогом и орал. О суках и «видьме», о нимце клятом, о шибеницях для москалив и воле народу, про те, що за все розплата прийде…
На том заснеженном выгоне пришла Грабчаку мысль, что все это надолго, а то, не дай бог, и вовсе навсегда…
Писал, черкал… Солдаты переглядывались – ждать невмоготу – от дороги, считай, и не ушли. Не ровен час…
Уходили на запад. Тимкевич сказал, что в Сороках у него есть крепкие знакомые. Немцев Советы даванули, пусть теперь с истинно народной, украинской войной попробуют управиться. Микола шел и думал, что в партизанах сидеть – безысходное дело. Насмотрелся на них. Советы своим бандитам хоть патроны и харч с самолетов сбрасывали, да обнадеживали приходом Красной Армии. А украинцам кто поможет?