– Та башку повороти, лейтенант, – рассердился Торчок. – За кусты, до тех горбылин глянь…
К весне немцы что-то заподозрили – на допросы вызывать стали. Вроде что такого – эшелоны так и прут, ну, на ящик или коробку поменьше доедет, – велика ли разница? Что за крохоборская нация? Готовы расстрелять за консервы паршивые.
Шведова молча расстегнула полевую сумку, извлекла знакомую кобуру.
Потом Микола бегал по околице Подгорец, сращивал нитку связи – клятые немецкие бронетранспортеры все время рвали провода. Батальоны и батареи дивизионников вновь спешно окапывались. Говорили, что у русских тысячи танков – лавами так и прут. Немцы отходили растрепанные, повозки ранеными плотно набиты. Уже в сумерках единственный цугмашинен тяжелой зенитной батареи, по очереди перетаскивавший 8,8-сантиметровые орудия, вырвал из двух линий куски метров по пятнадцать – Микола проклинал зенитчиков так, что тем точно икалось.
Урчащий «шесть-четыре» принялся разворачиваться, Земляков запрыгнул на броню.
Попов кивнул. Вроде бы и без всяких намеков, но Марине стало неприятно.