— Гм… — промычал раздраженный шуточкой неизвестного Берлиоз, — ну, это, извините, маловероятно.
Тут издали, прорываясь сквозь стук уже совсем слабенького дождика, донеслись до слуха прокуратора слабые звуки труб и стрекотание нескольких сот копыт. Услышав это, прокуратор шевельнулся, и лицо его оживилось. Ала возвращалась с Лысой Горы, судя по звуку, она проходила через ту самую площадь, где был объявлен приговор.
Стали думать и гадать, кто бы мог подбросить. Подозрение пало на старушку с язвой желудка.
Маргарита поднялась с коврика, и тогда в дверях возник Коровьев.
Прокуратор начал с того, что пригласил первосвященника на балкон, с тем чтобы укрыться от безжалостного зноя, но Каифа вежливо извинился и объяснил, что сделать этого не может. Пилат накинул капюшон на свою чуть лысеющую голову и начал разговор. Разговор этот шел по-гречески.
— Позвольте! — вдруг воскликнула она, — какого Берлиоза? Это, что в газетах сегодня…