— Нет, нельзя верить, чтобы такая красота не принадлежала всему человечеству! — повернулся ко мне Ильич.
Вся возня закончилась заполночь, и мы веселой компанией двинулись на извозчике домой, хихикая над результатами похода в «артистическое кафе» — ни тебе рисунков Ван-Гога или Руссо (не говоря уж о Пикассо и Модильяни) в обмен на ужин, ни роковых красоток, ни даже досмотренной до конца программы кабаре. Мы так развеселились, что начали петь песни, отчего постовой полицейский остановил фиакр и потребовал замолчать, угрожая иначе отправить нас в участок.
В семь вечера с четвертью мы вошли под своды охряного Варшавского вокзала с часовой башней над главным входом, где на путях уже стоял самый знаменитый европейский поезд, всего лишь шесть темно-коричневых вагонов — четыре спальных, ресторан и багажный. Как опытные путешественники, мы заблаговременно сдали в него чемоданы и проследовали в купе — я с привычной уже сумкой через плечо, а Собко с дорожным саквояжем из толстой свиной кожи.
— Получается, его вел кто-то из местных, — я аккуратно подыгрывал, давая Зубатову выговориться, уже не первый раз мелкие детали и оговорки давали полезную информацию.
— Да, весь мир даст нам пролетарская революция!
— Милые дамы, вы хотите равноправия даже здесь?