— Не сердись, Михал Дмитрич, — попытался сгладить неловкость Никифор. — Вася у нас знатный счетовод, все норовит лишнюю копейку урвать.
— Простите, что? — оба парня на меня непонимающе уставились.
— Человек десять… пятнадцать… крестьяне, скорее, за вилы и факелы возьмутся… из стачечных дружин разве что треть… — вразнобой начали подсчеты «практики».
Из двух десятков документов умерших и убитых, добытых в госпитале и вообще в Кимберли, Ленину больше всего подошел настоящий немецкий аусвайс на имя Йоахима Геринга (сам обалдел, когда увидел, ей-богу), но я рекомендовал с ним в Рейх не ездить.
— Ну ты, Михал Дмитрич, голова! — довольно огладил ставшую еще шире бородищу Никифор. — Все по твоему вышло! Эх, хорошо быть образованным!
— Не понимаю, зачем ты возишься с этим мальчишкой… — ее поджатые губы было видно даже со спины.