Говорить уже не мог, и петь не мог, и дышал, как раненое животное, с ревом и свистом. А стоять и держать на руках эту женщину – мог. И стоял – минуту, или десять, или сто, – пока горло перестало жечь и губы вновь научились произносить слова.
Зачем говорил ей то, что она заранее отвергала? Но сейчас, когда обман раскрылся, почему-то стало очень важно сказать правду – и не просто сказать, а достать из себя сокровенное.
– Мама, – повторил настойчиво, выползая из-под занавески к пыльным инспекторским сапогам.
Деев таскал на руках малышню с оставленных на привокзальной площади телег через пути, к “гирлянде”. Ему помогали кавалеристы: не слезая с седел, они брали из деевских рук ребятишек – неумело брали, оттопырив локти и держа детские тела на весу наподобие штыков, – и нежно сжимали босыми пятками лошадиные бока. Едва умеющие шагать через рельсы, лошади переставляли копыта медленно и плавно – не шли, а плыли по путям, неся всадников и их диковинный груз.
Наконец Буг разжимает лапы – отпускает Деева.