И надо бы подойти и сесть рядом. Откинуть одеяло – покрывающий тело бушлат. И все остальное откинуть, что мешает золоту сиять и лучиться теплом. Надо бы… Да никак!
Деев спрыгивает на землю и припускает по путям.
– Не шутите так! – От волнения сил у учителя прибавляется, и пальцы наконец справляются с последней пуговицей у горла. – Мне сообщили в КОНО, и вполне официально, что первые столовые всегда будут при школах – но только при действующих. Иначе для чего же мы тут сидим – всю осень и зиму?
И только в коридоре понял, что все это время Белая укладывала вещи, словно тоже собиралась уходить.
Всё – да не всё. Стал я замечать за собой мысли дурные – и все поперек того, что делаю. То вспомнится агитационный поезд, в котором тайно ехал шоколад, – кого накормили тем шоколадом? где? То замечу, что беженцев на вокзале по головам считаю, – иду по перрону, а губы шепчут, сами счет ведут, уже и за тысячу перевалили… В общем, смута была на душе большая, характера не хватало для ответственной работы. Характер-то у меня – тряпка.
Сестра-портниха два раза падала в обморок. Бывшую библиотекаршу мучили рези. Попадья принялась молиться, часто и вслух, – угрозы Белой и увещевания Деева не помогали. Крестьянка слегла: валялась на лавке колодой, молча, однако дышала так тяжело, что скоро ее перевели в больничный вагон, чтобы не пугала ребятню.