Это рванье не поддавалось латанию и стирке, его нельзя было вывернуть наизнанку или перешить. Оно было – сплошные дырки, нитки и несмываемая грязь. На фоне белых эшелонных рубах казались и вовсе одной грязью.
– У кого ж рука поднимется из-под голдетей лавки на дрова рубить?!
Дед говорил не спеша, тщательно разворачивая мысль перед собеседником.
Стараясь разобраться, он воображал огромные весы – наподобие тех, что стоят в портах для взвешивания грузов, – и мысленно раскладывал по гигантским чашам свои воспоминания: на одну – о печальном и болезненном, на другую – о светлом.
Больше всего хочется поднять этот шмат и запулить обратно. Но будет это, пожалуй, последнее, что Деев сделает в жизни. А ему нужно – спасти детей.
– Следующее правило – правило начальника эшелона…