дорогим маме и мужу – за многие подаренные недели уединения, без которых работа над романом была бы невозможна;
В шесть часов пополудни санитарно-питательный поезд прибывает в Казань. А распоряжения окаянного – нет.
Человек-гора был стар и могуч. Стриженные бобриком волосы его были седы; также седы и брови, и жесткая поросль в ушах, и пышные снопы усов под носом-картошкой. Бритые щеки и шея смяты морщинами. Спина – шириной в две деевские – ссутулилась с годами, хотя от этого не потеряла внушительности, а только обрела. Руки – здоровенные, с огромными кистями, по тыльной стороне крыты старческими пятнами – не висели вдоль туловища, а слегка приподнимались по бокам, будто изнутри Буга распирала какая-то сила. Военное прошлое читалось в облике фельдшера так же явственно, как и его невероятная мощь. А возраст – не читался: движения старика были быстры, глаза совершенно молоды.
Уж лучше тогда зваться коротко и по-мужски, как ребята из старшего вагона: Смит-Вессон или Кастет Ефремыч. Эти хотя бы не скрывали своей сути, а заявляли прямо: спуску не дадим. Агрессии Деев не одобрял, но честная позиция располагала к себе лучше умничанья.
– Это у нас сестры балуются, – пояснил, глядя в пол.
Больше о гречанке ничего узнать не удалось: ни как попала под карагач, ни почему одета была в рыболовную сеть.