“Ты хоть знаешь, что такое мамо!?” – спросил однажды у мелкого пацаненка с монгольскими глазами по прозвищу Ченгиз Мамо!. “А то!” – осклабился тот. И хлопнул себя по ребристой, как терка, груди: не только знаю, но и горжусь! “Мамо” называли сибирскую язву. Иногда еще – “священный огонь”, потому что выкашивала людей и скот быстро, как пожаром. Вряд ли маленький Ченгиз побывал в том пожаре и вышел живехонек. Хотя утверждать уверенно Деев не взялся бы: эти дети были и правда – неопалимые.
А может, не дурь? Может, на самом деле – как захотим, так и повернем этот мир? Как захотим – так и поймем?
Витя Винторез. От “винта нарезать” – сбежать.
Он меня на руки берет и качает, как сосунка. Мать меня не качала – сил не имела. Колыбель меня не качала – некому было толкать. А брат меня качает. Залезает на вагонную крышу, садится и руки протягивает. Я ложусь на эти руки – замереть и слушать ночную тишину. И войну от себя гнать. Прекратись и сгинь!
Да мерещилось ли? А ведь и правда – плыло вдоль эшелона дерево, огромное, в желто-зеленых листьях. И престранно плыло – не стоймя, как положено деревьям, а лежа, словно качаясь на волнах предрассветного тумана; раскидистые сучья царапали землю и скрежетали противно по вагонным стеклам. Бред, бред! Он тряс мутной от бессонницы головой, но дерево не исчезало, а становилось все явственнее. Длинная ветка протянулась к Дееву и огладила по лицу. На ветке дрожали зеленые плоды: яблоня.