Деев шваркнул мокрую ветошь на пол; крупные брызги – шрапнелью во все стороны.
– Атаман Яблочник желает вам здравствовать! – прокричал, оказавшись у эшелона. – И просит об одолжении.
– Буг, ты роды принимал? – спросил Деев чуть позже, в лазарете.
– Я вам эти псалмы-антифоны наизусть потом спою, вместо колыбельной.
Деев понял, что все еще стоит столбом – пялится на раскоряченных перед ним деда с роженицей. Кинулся туда же, в коровяк, и тоже ухватился за эти ножки, теплые и скользкие, и тоже принялся тащить – они поддались немного, а затем еще немного, по вершку выдвигаясь из разбухшего коровьего зада. А верхом на них выдвигалось еще что-то – похожее на тупой башмак с глазами: морда теленка. Глаза эти – крупные, человеческие совершенно глаза – не мигая смотрели на Деева.
– Свечки де́ржите, – произносит Деев неожиданно для себя – громко, словно отвечая попу через весь лазарет. – И поете душевно как. А машинистам руки-то – прострелили!