– Оружие в нашем эшелоне только у одного человека, – сказала с нажимом. – Деев, покажите.
Прибегает начальник вокзала, обещает скоро подводу прислать и убитых забрать. И тоже пучит на меня глаза, как щука на плотву. Злюсь на взгляды эти особенные, но спрашивать первый не хочу.
И собравшиеся посторонние чего-то ждали – не расходились, а толпились все гуще. Беспризорники сновали по обеим сторонам поезда, то и дело пытаясь проскользнуть внутрь; машинист уже спровадил двоих из тендера – те закопались в уголь и затаились до отправления, – а другую парочку Белая сковырнула из-под штабного вагона. Тех же, кого шуганул Деев, – из тамбуров, с крыш и тормозных площадок – было без счета.
Пустыня издевалась: не изгибала рельеф – хоть самую малость! – обещая предгорья, а лежала плоско и бесконечно, куда только достигал взгляд. Прыщами торчали на ней усеянные щебнем и прихваченные полынью холмы – мелкие, и не холмы даже, а кочки. Гигантскими блюдами сверкали солончаковые площади. Земля вокруг этих площадей слегка топорщилась, порывы ветра гоняли ее, как поземку. Это была не земля – песок.
Полотно под ногами обрывается – дальше чугунка не идет.
Перебирал в уме черты лица Белой – и обнаружил внезапно, что знает их все. И руки ее помнит, и волосы, и как встряхивает головой, откидывая пряди со лба. И пуговицы на створе рубахи, до единой, и штопку на чулке. Да что там! Все, что под рубахой и чулками, все, что возникло перед ним той ночью, в пустом еще вагоне, освещенное золотым керосиновым светом, – видит.