Очередь та начиналась у первого вагона, где раздаточный стол установили, тянулась вдоль всего поезда через весь вокзал, на задворки, затем изгибалась петлей и обратно на вокзал возвращалась, шла по привокзальной площади и утекала на городские улицы, к кремлю. Конца у нее не было – в хвост постоянно вставали новые люди, которые на слухи о будущем кормлении из города прибегали.
Неужели и рельсы, которые Деев ищет, снегом завалило? А эшелон? Там же внутри дети, в одном исподнем, – замерзнут! А он-то, дурак, запретил сестрам топить. Так нечем топить – дров нет. Как это нет, если вот они, стволы древесные, – ломай сколь душе угодно!
– Мать моя тогда при смерти была, ей уже земля коготки свои черные показала…
Не поняв, чего от него хотят, Деев обернулся растерянно – и обнаружил странную картину: на разбитом пулями дверном косяке от самого верха и до низу английскими булавками были приколоты мухи – обыкновенные серые мухи. От некоторых остались только вмятины в дереве. Некоторые, хотя и пронзенные булавками, все еще были живы и даже подергивали конечностями. Видимо, здесь проходило состязание в меткости.
– Товарищи дети, подростки и переростки! Меня зовут комиссар Белая…
Елёха-Воха. “Елёха-воха!” – эмоциональный возглас, по типу “Да твою ж мать!”.