А вдруг случится второй и третий? Вдруг фельдшер окажется прав – и станут они могильщиками детей? Вдруг Белая окажется права – и довезут они до Самарканда пустой лазарет?
– Примут, – ответил прямым взглядом на прямой взгляд. – По бумагам пойдут как голдети Поволжья. Если что – припишем пару имен, проверять не станут.
Одна из сестер, бывшая попадья, оставила обязанности и стоит в толпе молящихся. Уже и свечку ей кто-то подал, уже и невесть откуда взявшийся платок на голову накинула. Лица изменщицы Дееву не видать, лишь только затылок и плечи, но и по этим гордо расправленным плечам видно: решила стоять до самого конца.
Никогда не видел столько людей, как в августе двадцать первого. Ты тогда в Казани жил, дед? Помнишь, как на улицах ступить негде было: беженцы, беженцы, арбы с тюками, дети… Кантонами же целыми с мест снимались и – в столицу. Будто в Казани сытнее. Дурачье.
В окно падал мерклый свет луны, и лампу можно было не зажигать. На столе стоял кулек. Деев раскутал тряпки и покрывала, много слоев, – обнаружил котел с рисовой кашей, еще теплой. Спасибо, Мемеля.
И снова трещит-бубнит священник, и снова казаки отзываются пением: Господи поми-и-илу-уй! Басы не успевают закончить фразу, а уже подхватывают высокие голоса – и повторяют ее, переливают по нотам: Господи поми-и-и-и-и-лу-у-у-уй!