Конвойные мои всполошились, подбегают. Двоих отсылаю обратно на посты, в разные концы эшелона (вдруг вся эта катавасия – приманка, чтобы нас отвлечь?), а двоим велю остаться. Сам лезу в пролом. В каждой руке – по нагану. В каждом нагане – по семь патронов, полный барабан.
Некоторые – разговаривали. Поначалу Деев радовался столь явному признаку жизни, а позже перестал.
Они спускались по вагонным ступеням – молча и торопливо, озираясь на тихие вагоны, – и спешили прочь. Еще днем Деев успевал приметить местечко подальше от путей, где-нибудь за складскими домиками или придорожными кустами. Туда и направлялись. Позади скользила беззвучная тень – Загрейка.
Открываю глаза. Небо огненное, песок огненный – уже рассвет. Пустыня шершавая, а небо гладкое. Солнечные лучи по этому небу – рельсами во все стороны. И нет больше ничего в мире. Покой и ясность от этой пустоты такие, что голова – как стекло. И войны больше в мире нет. Во мне внутри – нет войны. Окончилась. Не утихла, не спряталась – окончилась. Навеки. Понимаю явно.
Земля – не сгинула. Небо – не сгинуло. Земля черная, красная, рыжая, рыхлая. Небо серое, синее, в зелень и в желть. Между небом и землей всё – есть. Много чего есть. И я – есть. Я – не сгину.
Иными словами, Деев любил жизнь и не любил смерть.