Другой сосед ждал, пока его семья умрет: жена и новорожденный ребенок. Хотел без них один в Персию откочевать, налегке. Уже и повозку приготовил, и лошадь подковал. Все захаживал к нам и матери жаловался, что не умирают. Наконец умерли. Но в тот же день пала и лошадь, так что никуда он не уехал.
Тепло – это хорошо. Холерным нужно тепло. Холера вымывает из организма силы и холодит конечности так, что больные беспрестанно мерзнут. Может, от свечного жара и дыхания множества ртов – согреются?
Деев хватает башлык, что согревал мальчика, – и откуда только взялся? тоже казаки подарили? – и опутывает им Ореховы бедра и голени. А ноги-то мальчишечьи – твердые, будто каменные. Не дергается больше Орех и не шевелится даже, лежит бревном. Отпустило?
В центре площади высились три огромные горы – издалека могло показаться, песка или мелкого камня, но Деев-то знал: отборного зерна. Одна гора пшеничная, вторая ржаная, а третья овсяная. Каждая размером с амбар. Ручейки зерен медленно струились по склонам, источая мучнистую пыль, и горы были окутаны парящей в воздухе муко́й, будто светились бело и мутно. Чем дальше от гор, тем бледнее становилось это свечение, но ясно было: вот он, главный источник белой пороши.
Шевеления жизни было так мало в огромности этого пустого мира, что нарушающая его неподвижность “гирлянда” с обитателями казалось посягает на вечное.
Матери понесли к вокзалу грудных детей: оставляли ночью у колес или на ступенях чудо-эшелона, сами сбегали. Шестьдесят сосунков за неделю. По утрам я отвозил их в Дом малютки. Заведующая меня уже проклинала, а детей брала; я ей каждый раз взятку давал – миску супа. Шестьдесят младенцев остались без материнской груди – тоже из-за меня?