Двое в креслах, не дожидаясь, пока рассеется дым, опять взвели курки: Огненные Усы – откровенно забавляясь ситуацией и с любопытством ощупывая гостя хитрющими глазами, Лысый – равнодушно, с какой-то барской ленцой в движениях, глядя даже и не на Деева, а куда-то мимо. Этот – главный, понял Деев. Этот все решает.
– Верует, – посерьезнел вмиг казак. – Потому не боится. Мы все – веруем и не боимся.
Второй раз не сунутся, твердил про себя Деев, когда они рвали степную траву. Ковыль, душица, зверобой – стебли были жесткие, как из проволоки, ладони кровили и пахли горечью. Охапки сена несли к лазарету, Мемеля выносил оттуда изгаженные – не в руках, а на длинной деревянной рогатине; оттаскивал подальше и сбрасывал в байрак.
– Ну а девятого марта что все-таки случилось?
Не дождавшись отклика, Деев ухватил пацаненка за подбородок и пальцами слегка приоткрыл нижнюю челюсть: меж зубов блеснуло розовое и влажное – целый совершенно язык.
В одну такую Деев и слетел кубарем. Была она мелкая, как овражек в приказанском лесу, но летел отчего-то долго, кувыркаясь по откосу и носом пересчитывая торчащие метелки джузгуна. Оказавшись внизу, раскрывать зажмуренные глаза не захотел – замер ненадолго, собирая силы. Казалось, на минуту или на две, а раскрыл – уже стояла ночь.