И вот стоят вагоны на первом пути – крытые жестью вагоны третьего класса, с красными крестами на боках – длиннющий состав. Вокруг состава – солдаты со штыками. Вокруг солдат – голодающие, плотным кольцом. Смотрят на вагонные окна. А из тех окон смотрят на них испуганно санитарочки в белых халатах. И все ждут.
Вика с клифтом. С клифтом – в хорошей одежде.
Еще шли, долго. Видели поля, а в полях – верблюжьи кости. У матери сил не было каждый раз до них идти, а я все бегал и проверял, нет ли на костях мяса. Не было. Я хотел, чтобы мать поняла, какой я шустрый, и не стала бы меня в город отдавать – сестру бы отдала, от нее пользы нет, а меня при себе оставила.
Говорит негромко, и за гомоном других голосов его слова слышны едва ли.
– Добрым хотите быть? – это Белая уже на крыльце ему сказала; даже не сказала – прошипела сквозь зубы. – Чутким? Хорошим со всех сторон?
Бормоча и подвывая, священник долго топчется у алтаря и машет кропилом поверх голов – разбрасывает влагу щедро, стремясь достать до самых дальних углов помещения. Несколько капель падают на лицо Дееву – приходится отирать рукавом лоб насухо. И лица детей вытирать, и лавки, которые вблизи. Кончится этот театр – и хоть известью всё отмывай!