Он стоял на вагонной площадке (вышли туда с Бугом, из окна завидев утреннего гостя), но спускаться на землю и тем более вести длинные беседы не собирался: лазарет был полон ослабшими и дрожащими от озноба детьми, которых нужно было поить, а за неимением воды хотя бы успокаивать.
Такое оно и было, то самое лето, – сухое, морщинистое. Как соседская старуха.
Деев смотрел на ее ветхое пальто, явно с чужого плеча, на нитяные чулки, гармошкой собравшиеся у лодыжек, – и думал о том, что по возрасту она могла бы быть его матерью.
– Одолжите керосиновую лампу, товарищи, – попросил Деев.
Еще долго попадья шептала молитвы в поднятую ребячьими пятками пыль. Крестьянка сидела на вагонных ступенях, как курица на насесте, – поджав ноги и горестно нахохлившись. Портниха набрала полные ведра воды, чтобы вымыть пол, но почему-то легла на свою койку и лежала, слушая тишину.
– Сказано, нет мест! – разнеслось через минуту откуда-то сверху, из окна.