А я-то тебе носом едва до подмышки достаю, дед! А сам ты коровой пахнешь, сегодня рожавшей. И сильный ты – не вырваться, не пошевелиться. Ну не смешно ли это все…
– Давай мы им пока пшена нажуем, – предложил Деев.
Это радость моя кричит. Я и не знал, что есть во мне столько радости.
Понимание пришло не сразу, а накатывало постепенно, горячими волнами. Ожгло сперва внутренности, затем шею и загривок, а он все пялился недоуменно на бледное девчачье тельце в крупных мурашках от прохлады – все пытался разгадать смысл этой странной картины. И только когда обжигающая волна вступила в голову – понял вдруг и аж задохнулся.
Мы кормили город неделю – не прерываясь ни на минуту, пока не закончился последний горох и последний мешок сахара. Все прибывающие поезда отправляли на задние пути, а первый путь на это время стал непроездным – превратился в столовую. Раздали девяносто тысяч порций. Очередь как была с версту, такая и оставалась до последнего часа: съев положенную миску, люди вновь брели в хвост очереди, чтобы через сутки опять оказаться у раздачи. Когда и как спали – не знаю. Думаю, питали мы таким образом тысяч десять–двенадцать народу.
Сбросили ношу на тендерную площадку, сами забрались рядом, на угольные кучи.