— Кажется, вы что-то сказали мне? — поинтересовался я. — Повторите?
— Подозрение было сразу же снято. В противном случае тебя пришлось бы признать слишком хитрым убийцей. Согласись, убийца, который рассказывает о своем существовании тоттмейстеру, уже непрост. А ты так старательно строил свою теорию… Нет, тебя уже не подозревали. Ну и в тот же вечер тебя едва не отправил на тот свет какой-то меткий, но не очень разумный стрелок.
— Ты боишься доверить дело полицай-президиуму?
— Ты все сделал качественно, Макс. Очень. Ты начал ошибаться, лишь когда стал заметать следы. Наверно, все же не выдержали нервы. Видимо, Сенека с Марциалом не пошли тебе на пользу.
Я мог говорить до бесконечности. Слова выходили легко, точно округлые камешки, которые щелчком ногтя отправляешь в глубокую лужу, оставляя после себя не больше, чем круги на зыбкой и непостоянной водной поверхности. Я нес какую-то околесицу, не заботясь о том, есть ли в ней смысл, — про мертвецов, про чувства, про то, насколько иллюзорными бывают вещи, в которых до конца не разбираешься. Петер слушал без выражения, как слушал всё, что я обычно говорил. Иногда мне казалось, что смысл слов вообще ему незнаком, что речь для него — лишь причудливый хоровод слов, среди которых он хватает наугад то одно, то другое. Хватает рефлекторно, как кот накрывает лапой пробегающего таракана — не для того, чтобы усвоить, а лишь для того, чтобы задать свой обычный вопрос — до предела краткий, безэмоциональный и сухой.
Это второе «или» заставило меня замереть. Оно было очень маленьким, это «или», но одного его появления хватило для того, чтобы я почувствовал себя каменной статуей. Господин Пельке озадаченно смотрел на меня — видимо, и в лице я тоже переменился. Но это уже было неважно.