— Не знаю, — ответил я, помедлив. — Но как я уже сказал, мне пришлось отбросить теорию об одном убийце.
— Головы? Да ну тебя! — он засмеялся, словно я напомнил ему какую-то забавную историю. У него все истории были забавными, у моего друга Макса Майера. — Знаешь, забавнейшая ведь получилась штука. Ты ведь про ту женщину, а? Я даже не убивал ее.
Я поднимаюсь на крыльцо. Ступеньки непривычно громко скрипят под моими ногами, сейчас только это напоминает мне о том, что мое тело — мое настоящее тело, которого я даже не чувствую, брошенное где-то, привалившееся к забору, — не здесь. Я поднимаюсь на крыльцо. Веранда пуста. Здесь царит темнота, цветы в горшках похожи на выставленные в ряд человеческие головы с пышными прическами. Дверь заперта, я поднимаю руку и почти успеваю положить ее на ручку, когда мое боковое зрение — не мое, но принадлежащее сейчас мне — успевает что-то заметить.
У нынешних тоттмейстеров мундиры нового образца, не синие, как раньше, а светло-серые, без эполетов. И на них уже никогда не появится шеврон «Фридхофа» — полк был расформирован много лет назад, на смену ему пришли другие, в которых служат другие люди — и лишь Смерть, наша покровительница, осталась все той же. Есть вещи, которые не меняются.
— Ты с таким нарочно нейтральным лицом пытаешься выведать расположение моего трактира, что поневоле можно заподозрить умысел! Ну Бога ради… Мы прямо под домом, Курт, прямо под домом. Вы ведь не слышали никакого шума, когда жили здесь с Петером? Ну и верно, тех, кто много шумит, сюда не пускают. И не укоряй себя, ты вряд ли что-то почувствовал бы, — тут два метра сплошного камня. Внушает, да?
— Стой! — гремело сзади и прыгало. — Стой! Стой!