– Прости меня, разумом скорбного, опять забыл, как же его, погань жидовскую, звать… Шалава, что ли? А кричит он, что спас тебя, государь, от неминуемой смерти силою своего таланта, приняв твою болезнь на себя, и требует почестей!
Зато наконец-то можно будет сбросить эту осточертевшую личину прилежного курсанта, с большим уважением относящегося к Якову Николаевичу, крупному ученому, не жалеющему своего бесценного времени для частого общения с будущим времяпроходчиком. Блин, так и придушил бы этого «Обеликса»! Хотя вряд ли, придушить так просто не получилось бы – нет соответствующего опыта, несколько занятий его не заменят, а мужик он довольно здоровый. Но вот ткнуть заточкой из электрода-пятерки в печень или под лопатку – запросто! Рука не дрогнет, проверено. Или, на худой конец, всадить в толстое брюхо полбарабана из нагановской реплики, что вычищена, засунута в пластиковый контейнер и скоро в числе прочего багажа отправится в начало восемнадцатого века. И с интересом посмотреть, как гад будет корчиться. Эх, мечты, мечты…
Последние двое суток рядом с царем пребывал его учитель, вице-канцлер Андрей Иванович Остерман. Но вечером восемнадцатого января он, почувствовав упадок сил после двухсуточного бдения, удалился в свои покои, наказав протопопу Василию Пряхину немедля будить его в случае любого изменения в самочувствии больного. Этот протопоп остался около Петра – читать псалмы и присматривать, чтобы еретический Кристодемус не совершил над больным чего-либо богопротивного.
– Перо и бумагу давай, – хрипло сказал фельдмаршал.
– Тогда подведем итог. Вы можете гарантировать успех?
– Значит, недостаток средств… – протянул император, останавливаясь посреди пыльного коридора второго этажа. – Печально. Но хотелось бы знать, когда и куда вы лично, как президент оной академии, писали об этом?