Лэнгдон молча поднялся и, покинув шефа, прошел в носовую часть. Дверь кабины была открыта, и проникавший сквозь нее дневной свет манил его, точно маяк. Не замеченный пилотами, Лэнгдон встал в дверном проеме и подставил лицо теплым лучам солнца. Простор впереди был манной небесной. Ясное голубое небо выглядело таким мирным… таким незыблемым.
Он перечитал надпись еще трижды. Затем его глаза обратились к ярко-красному кружку, которым его клиент обвел на календаре завтрашнее число.
Лэнгдон взглянул на строку, вызвавшую вопрос: «Ты дожа вероломного ищи…»
С этими словами он достал красную флешку и вставил ее в компьютер, жестом приглашая гостью сесть.
Лэнгдон знал, что Студиоло устроен по принципу кунсткамеры, или «кабинета редкостей». Почти все картины в нем закреплены на петлях и поворачиваются, открывая тайники, в которых герцог когда-то держал всякие приглянувшиеся ему вещицы — красивые перья, образцы редких минералов, окаменелую раковину наутилуса и даже, если верить слухам, берцовую кость монаха, отделанную толченым серебром.
Я миную дворец, его зубчатую башню и часы с одной стрелкой… проскальзываю среди ранних уличных торговцев на площади Сан-Фиренце с их грубыми голосами и дыханием, отдающим лампредотто и жареными оливками. Пересекаю площадь перед Барджелло, сворачиваю западнее, к шпилю Бадии, и с маху упираюсь в железную решетку у основания лестницы.