— Ну, может и прилетит, но точно не сильно.
— Прости, я не понял тебя. Повтори, пожалуйста.
Я аж припух. Правду?! Про будущее? Да кто ж поверит-то? А если поверят и проверят, что начнётся? Не, не пойдёт. Ленка же настаивает, что правда — самая лучшая ложь. Мы правду скажем, но не всю. Расскажем, что на тебя напала кошка в подвале, потом мы с тобой стукнулись лбами, встали, вышли из подъезда, а тут уже четыре дня прошло. Масло с макаронами завалилось куда-то, а больше мы и не знаем ничего. Как так получилось, что четыре дня пропали для нас, мы не в курсе. А плакала она тогда возле булочной потому, что не помнила, кто она такая. Как версия?
… С закрытыми глазами она спокойно и бережно листала страницы воспоминаний. Полные редкого, но искреннего, чистого веселья, огня, боли, страха, надежд, разочарований, за которыми снова возвращалась надежда — полные снега, холода, крови, побед, грандиозных свершений, равных которым не было никогда в мыслимой истории Человечества. И не верила временами, что была не просто участницей — зачинателем многих тех дел. Нет, правда — вот это неощутимое и в то же время тяжёлое истощённое старостью тело могло когда-то делать такое?!
— Знаешь, Саша, какое-то странное у тебя воспитание. Как-то ты очень уж сильно совковым духом пропитан. А насчёт твоих идей о творчестве — так они уже устарели, извини.
Конечно, в Кремле и в воскресенье работа не прекращается, а у товарища Поскрёбышева, начальника Синельникова, кажется, выходных вовсе никогда не бывает. Но так кто такой Синельников, а кто Поскрёбышев! Разница колоссальная, товарищ Поскрёбышев по нескольку раз на дню с самим товарищем Сталиным разговаривает, а Синельников с Вождём вообще ни разу не говорил, хотя в коридорах старого здания Сената несколько раз и встречал случайно. Тогда люди Власика аккуратно блокировали вытягивавшегося в струнку старшего лейтенанта, а тому оставалось лишь провожать взглядом проходившего мимо товарища Сталина.