[31.08.1940, 18:07 (мск). Ленинград, лаборатория городской конторы Госбанка СССР]
— От госбезопасности. Помнишь, он сам говорил, что товарищ Меркулов приказал ему доставить нас любой ценой и что за это он головой отвечает. Головой. У нас это не шутки, Лен, тем более, если такое сказал нарком НКГБ. Думаю, если мы не найдёмся, Тимофея Дмитриевича вполне расстрелять могут. Вообще-то, если не найдёмся, не поздоровится и самому Меркулову.
— Лена! Прекрати истерику немедленно! Многие великие люди сидели в тюрьме, часто несправедливо. Даже сам… гм… ну, неважно кто, сидел в тюрьме. Ваш Сталин тоже сидел в тюрьме и ничего, это лишь закалило их. Тем более, мы всё равно пока не знаем, где держат твоего брата.
— Женщина? Это которая «у меня был сын, два года назад его убили», что ли?
— И вот ещё что. Сегодня же суббота, так вот, позвони от Поскрёбышева в свой наркомат и прикажи сотрудникам, пока те по домам не расползлись, не покидать сегодня рабочих мест. Наркомат иностранных дел переводится на казарменное положение вплоть до особого распоряжения.
У Ленки над кроватью картина висела, там такая избушка заснеженная была нарисована, ёлки, зайчики какие-то, забор покосившийся. В смысле, раньше картина висела, теперь её не было. От картины только рамка и осталась, рамку я узнал. Нарисованный же домик Ленка из рамки вытащила и куда-то дела, а вместо него…