Этот голос, произнесший его интернатскую кличку, которую Михаил успел давно забыть, был ему определенно знаком. Голос из прошлого — далекого прошлого.
Пейзаж, особенно там где языки гигантского оползня перекрыли нынешнее русло Днепра, напоминал кадры из старого фильма о ядерной зиме. Сергеев не помнил, как он назывался, то ли «Письма мертвеца», то ли «Письма мертвого человека», смотрел он картину эту в далеком детстве, но из глубин памяти всплыли бредущие во тьме дети, пурга и человек стоящий среди такого же пейзажа.
— Лихое было времечко, нечего сказать. — Михаил невесело усмехнулся в усы. Он до сих пор помнил те страшные дни безвластья и безвременья. Безвременье кончилось, а вот безвластье…
Рашид, говорящий на фарси с этим арабом, выглядящим, как ассасин. Слегка пьяный Блинов, зыркающий из-под бровей настороженно и опасливо. И, в самом низу пищевой пирамиды — встречайте аплодисментами, наивный глупец с диссонирующей кличкой — Умка, которого, похоже, привели, как барана на заклание. Или, как лоха — на развод. Всего лишь несколько фраз — и конец иллюзиям. Что не делается — то к лучшему.
Внутри дебаркадера было значительно теплее. Не Ташкент, конечно, но градуса на два выше ноля.
Зная таланты Равви и его опыт проведения зачисток, Сергеев был склонен ему верить.