Светловолосый обхлопал его по бокам, проверил предплечья и лодыжки, провел между лопаток своей широкой ладонью, как утюгом, и отошел.
Сергеев откинулся назад, с усилием поднял обе ноги и с размаху пнул заклинившую дверь. Боль взорвалась в колене и лодыжке с такой силой, что Михаил взвыл благим матом. Превзнемогая накатывающуюся слабость он ударил еще раз, и еще, и еще… А потом — дверца внезапно вылетела из рамки, полностью открыв проем.
— Тут кабанов — тьма, — пояснил Бондарев, наблюдая, как гости уминают угощение за обе щеки. — Места-то сравнительно чистые, леса кислотой не выело. Так, что скотина есть. С голоду умереть трудно. Ну, что? Давайте по одной?
— Мог бы выйти, вышел бы, — проворчал Блинчик со своей кровати и грозно загремел растяжками. — Устроили тут нежности! Я вам что — статуя Командора?
Отвага, сообразительность, преданность — всего было в нем, как говорили предки «в самую плепорцию». Но, все равно — Молчун оставался человеком без прошлого, возникшим из ниоткуда. И в любой момент имеющим возможность исчезнуть в никуда.
— Корректный мальчик. Понимающий. — Сергеев сам не понял, чего было больше в этой мысли — иронии или самоиронии. Если судить по болевым ощущениям и той усталости, которая навалилась на него, как тяжелая смердящая туша — самоирония была более уместна. А вот испытанная злость — не уместна вовсе. На кого и за что было злиться? На возраст? На ушибы? На то, что Молчун, видя как ему тяжело, помог набросить груз на плечи? Так давно пора понять, что ты не супермен, не Бэтмен, мать бы его так, а усталый мужик на пороге пятидесятилетия. Ломаный, стрелянный, жизнью побитый. Тебе не в мешке на болотах ночевать надо — в теплой постели, с любимой женой и слабительным перед сном.