— Значит надо придумать определение. Временно родной. Устраивает?
В ЗСВ, как мусульмане в Мекку, стремилась разнообразная мразь со всех сторон. Сергеев знал об эмиссарах южноамериканских наркокартелей, обретающихся в высоких сферах по обе стороны Ничьей Земли, о замаскированных посадочных полосах и вертолетных площадках. Знал о группах афганских бизнесменов, от которых за три версты несло героиновым душком и ружейной смазкой, интересующихся военными картами пострадавших территорий.
Сергеев чувствовал, как их раздевают, как растирают спиртом, как льют его же в горло, слышал, как трещит раскаленный металл буржуек, но все еще не мог произнести ни слова. Потом, внезапно, словно повернули выключатель, его, завернутого в шерстяные одеяла, начало бить крупной дрожью. Настолько крупной и неудержимой, что стало трудно навести резкость — Михаил словно ослеп, только бился всем телом, как в судорогах. Рядом дрожал и трясся Молчун, за спиной подвывал пришедший в себя Матвей. Три богатыря на привале. От жара пылающих дров сосульки на волосах растаяли и по лицу, как слезы, потекла вода.
На несколько мгновений Михаил замер и сделал знак Молчуну — не двигаться. Малец, даром, что действительно малец — только пятнадцать исполнилось, отреагировал, как положено. Его, уже поднятая для следующего шага нога, зависла в воздухе и медленно, осторожно опустилась на плотный, коричнево-желтый ковер из палых, мокрых листьев — ни шороха, ни хруста.
— Рад был видеть тебя, Миша. Предложение мое остается в силе.
— Конечно. Все, что было. И копии, и оригиналы.