Он подошел к соседке и обнял за плечи, покрытые цветастой «цыганской» шалью.
— Как сказать… По-разному бывает. Раньше, при советской власти, психиатрия безоговорочно считала попытку покончить с собой признаком психического расстройства. Если суицидент выживал, его обязательно ставили на учет в психоневрологический диспансер, а то и в больничку определяли, аминазинчиком и галоперидольчиком подколоть. Теперь, конечно, не так. Не все, кто хочет покончить с собой, имеют проблемы с психикой. Но есть, конечно, яркие случаи.
Саблин собрался сделать последний глоток кампари из высокого стакана и уйти, но попытавшись поднять стакан, понял, что руки слушаются плохо. Он сделал попытку встать. Не получилось. Ноги тоже не слушались. Глеб все-таки успел… но как? Это не рицин, слишком быстро отрава начала действовать. Что он подсыпал? Какой яд? Хорошо известный? Или какое-нибудь очередное изобретение?
— Ну, это уж ни фига! — уверенно заявил художник. — Гараж мой, он у меня в собственности, и если он сгорит — это сугубо моя головная боль. За что меня штрафовать-то?
Она снова помолчала, и Саблин отметил, что паузы эти становились раз от раза все длиннее. Оно и понятно, чем больше информации — тем яснее, что дело предстоит трудное и с весьма туманными перспективами. Кашириной нужно обдумать все, что она сейчас услышала, и понять, с какого конца за это браться. Если вообще браться.