— Я не хочу быть проще. И не хочу, чтобы люди ко мне тянулись. Я — волк-одиночка и прекрасно чувствую себя без всех этих людей.
Они подъехали к салону. Свободные места были на маникюре, и еще можно было сделать обертывание всего тела для придания коже гладкости и упругости. Каширина выбрала обертывание: она хорошо знала эту процедуру, на ней можно было расслабиться и полежать с закрытыми глазами в полутемной комнате, где звучала тихая приятная музыка и сладко пахло восточными ароматическими маслами. А руки у нее и без того в порядке, маникюр делала в минувший четверг.
— Сидишь, наверное, голодный, — уверенно говорила она, снимая плащ и скидывая с ног туфельки. — Давай я тебя покормлю и в квартире уберусь, у тебя тут настоящая конюшня. И рубашки давай постираю.
— Рыкова написала, что у трупа ее отца отрезали голову, а потом снова пришили.
Боже, как она любила такие вот уютные вечера и такие разговоры, которые не ведутся между матерью и сыном, а допустимы только между близкими друзьями! Как она любила смех Глеба, открытый, заразительный, при котором сверкали его белоснежные зубы и сияли зеленовато-серые глаза в обрамлении коротких, но очень густых и темных ресниц, создававших по краям век четкие, будто карандашом проведенные линии. Какой он у нее красивый! И какой добрый и покладистый!
— Да черт… второй носок не могу найти… Не на босу же ногу кроссовки надевать… Ты не видел? Я же вроде вынимал из сумки…