Князь не стал препятствовать Арсению, ибо слово Арсения значило для него много. Князю было важно, что Арсений не уходит из Белозерска. Он дал ему дом недалеко от дворца и предоставил жить по своей воле. Волей же Арсения было справиться с охватившим город недугом. За короткое время он смог наладить помощь выздоровевших больным и в Белозерске. Один с больными целого города он бы не справился.
Произнеся молитвы, старец достал из подрясника маленькую – в осьмушку – тетрадь, озаглавленную Грехи средней тяжести, присущие мирянам и духовным. Мелкие грехи в тетрадь не попадали, поскольку не считались достойными произнесения вслух. (Кайтесь в них про себя, учил он паству, и не морочьте мне этим голову. За такой дребеденью вы можете не дойти до главного!) Тяжких же грехов старец не записывал, опасаясь их увековечения. Он просил сообщать их ему на ухо и в этом ухе погребал навеки.
Его разбудило прохладное прикосновение к руке. Это были губы Ксении. Увидев, что Арсений открыл глаза, Ксения прижала его ладонь к своему лбу. За ее спиной стоял Сильвестр. После перенесенной болезни мальчик был бледен и худ. Прозрачен, почти призрачен. Ангельским крылом из-за его спины торчала складка рубахи. Он улыбался Арсению, не делая попытки приблизиться. Пропуская вперед свою мать.
Верь мне, любовь моя, я не ищу смерти, сказал Арсений. Как раз напротив: моя жизнь – это наша с тобой надежда. Разве могу я теперь искать смерти?
Это буква Б. Здесь с нее начинается слово «Блажен».
Сообщаю вам, что Енох и Илия были взяты живыми на небеса, ответил боярин, но вы их действительно не видели.