— Ну… эта… — Малыш Джонни ожесточенно скребет себя в затылке. — Ну… выходит… мало нас, значит…
Здесь абсолютный феодализм, жуткий и страшный, как из учебника истории для шестого класса. Вот, к примеру, та самая рыженькая, Альгейда, которой приглянулся мой жуткий перстенек, — одна из всей семьи и уцелела. Ее отца повесили воины какого-то тана или дана, я точно не разобрал, за то, что бедолага не сумел заплатить им дань. Ее матери запросто распороли живот копьем, да так и бросили в хижине, метнув на соломенную кровлю пару факелов. Должно быть, бросили еще живую, потому что Альгейда, которую воины в это время увлеченно насиловали, слышала, как из горящей хижины доносились стоны. Братишку увели, и Альгейда думает, что, скорее всего, паренька кому-нибудь продали. Сама же девчонка — ей всего-то пятнадцать! — уцелела лишь потому, что потеряла сознание, и ратники, сочтя ее мертвой, не стали добивать. Вот такие «милые» здесь обычаи.
Из соседней деревушки Вормс к нам подвалило еще человек пятьдесят, желающих принять участие в общем веселье, так что дела у осажденных — дрянь. Собственно, об этом я и сообщил осажденному гарнизону манора, который совсем недавно имел честь штурмовать.
Мое исполнение произвело неожиданное действие. В глазах у присутствующих дам блеснули слезы. Святой отец шумно вздохнул. Даже мне самому стало как-то не по себе — медленная душещипательная мелодия и мужской голос, даже невзирая на содержание, производят сильное впечатление. Вот Энгельрик взял какой-то длинный проигрыш. Так, песня не закончилась, так что надо определиться, что будем петь дальше…
Господь моя защита! Матушка встала перед ним на колени!
Аббат Тук болтал без умолку, выдвигая все новые и новые идеи, а я стоял и думал: вот же орясина! И ведь не дурак вроде. Так что ж он так легко в сказки-то верит?..