Второе: Если враг спит, оставь его горло, не п’ререзай.
«Память, говори». Нет, ни единого слова. Моя шея шевелится. Аллилуйя. Тимоти Лэнгленд Кавендиш может отдавать приказы своей шее, и к нему вернулось его имя. Седьмое ноября. Я вспоминаю вчера и вижу завтра. Время — это не стрела, не бумеранг, но гармошка. Чувствую пролежни. Сколько дней я здесь пролежал? Мимо. Сколько лет Тиму Кавендишу? Пятьдесят? Семьдесят? Сто? Как ты можешь не помнить своего возраста?
Доктор Кверхен был одним из тех Высокомерных Ослов, удостоенных академических наград, каких можно встретить в образовательных, правовых или медицинских учреждениях. Он появлялся в «Доме Авроры» дважды в неделю, а если, будучи пятидесяти пяти или около того лет, в карьере своей так и не нашел подтверждения пророчеству, что заключалось в его фамилии, виной тому были мы, проклятые препятствия на пути всех Эмиссаров Здравоохранения — больные. Я отверг возможность привлечь его в союзники, стоило мне только его увидеть. Не годились на эту роль ни приходящие подтиральщицы, ни мойщицы, ни стряпухи — ведь, пренебрегая одной из своих обязанностей, всем им пришлось бы рисковать своим высоким общественным положением.
Мы оказались на ходу на самом рассвете, несмотря на то, что пятница среди моряков считается Ионой: приносит одни несчастья. (Капитан Молинё ворчит: «Предрассудки, все дни святых и прочие чертовы финтифлюшки — это чудная забава для разных там папистских торговок рыбешкой, но вот я собираюсь получить прибыль!») Мы с Генри не рискнули выйти на палубу, поскольку все заняты снастями, а южный ветер очень свеж, и это — при неспокойном море; вчера на корабле было много хлопот, и сегодня их будет не меньше. Полдня мы провели, обустраивая в каюте Генри врачебный кабинет и аптеку. Помимо всех принадлежностей современного врача, у моего друга имеется несколько ученых томов — на английском, латыни и немецком. В чемодане, в закупоренных бутылках с надписями на греческом, хранится множество порошков. Их он смешивает для получения разнообразных пилюль и мазей. Ближе к полудню мы выглянули в люк нашего отсека, и Чатемы предстали перед нами как чернильные кляксы на свинцовом горизонте, но качка, килевая и бортовая, небезопасна для тех, чьи ноги целую неделю отдыхали от моря на берегу.
У людей Долин есть то’ко один бог — богиня, к’торую зовут Сонми. У дикарей на Большом богов обычно было больше, чем ты мог бы обмахнуть своей пикой. Внизу, в Хило, они под настроение молилис’ Сонми, но у них были и другие боги — боги акул, боги вулканов, боги зерна, боги чиханья, боги волосатых бородавок, ну, прост’ назови хоть шо, и Хило породит для этого бога. У Конов было целое племя богов войны, богов лошадей и всего такого. Но для людей Долин дикарские боги не стоили того, шоб их знать, не, то’ко Сонми была настоящей.
Мероним меня поддержала. Я не признался ей, шо булыжники поливают ее грязью, но она видела, шо со мной шо-то не так. Воздух здесь тонкий-жидкий, заметила она, и твой мозг может устать от такого г’лодания и сделать это причудливое место совсем причудливым.