— Мои слова… не совсем уместны. Вы не сердитесь?
— Сын миссис Гочкис, — сказала Вероника. — Она была сама доброта, но вот о сыночке такого не скажешь, нет и нет. За порядочность не становишься совладельцем забегаловок в Лидсе и Шеффилде. В семье не без урода.
— Да. — Луиза садится на краешек стула. — А что?
— Ну? — с вызовом произносит мужчина с ястребиным лицом коренного американца.
Пыль, к’торую пустила им в глаза Мероним, выиграла нам один такт, и этого одного такта было едва ль не доста’чно. Двое стражников побледнели, опустили свои арбалеты и бросилис’ п’ред нами на землю. Двое других исчезли позади. Кззз! Кззз! Двое Конов п’ред нами больш’ не поднималис’, Мероним неожид’но ударила коня пятками, и тот заржал, попятился и понес так, шо я потерял равновесие. Рука Сонми удержала меня в седле, ей, пот’му шо если не ее, то чья же еще? Позади нас раздавалис’ гвалт и гомон, вопли Стой! и рев рак’вин, а конь скакал г’лопом, и прожужжало этакое, вишь, физзззззззз-куанггггггггг, это когда первая арбалетная стрела воткнулас’ в сук, под к’торый я поднырнул, а потом хрусткая боль ожгла мне левую икру, вот, вот здесь вот, и наступило у меня такое тошнотное-спокойное забытье, шо случается, когда ваше тело знает, шо в нем шо-то слишком уж сильно ’скурочено, шоб это легко мож’ было исправить. Смотрите, вот, я поднял штанину, видите шрам? эт’ сюда воткнулас’ арбалетная стрела… ей, боль была насто’ко же сильной, наско’ко эт’ выглядит, и даж’ еще сильнее.
— Если бы ты могла заглянуть в будущее, — спрашивает он, — то стала бы?