— Вот этому молодцу, — сказал капитан Смоллет, кивая на него головой, — еще в диковинку такие вещи. С ним едва не сделался обморок, когда он услыхал крик. Еще немного, доктор, и он будет наш!
— Так вы ничего не забудете? — спросил он тревожно. — «Ручательство и важные причины» — скажете вы. «На то есть у него свои собственные причины» — это самое главное. А теперь, Джим, — прибавил он, все еще удерживая меня, — я думаю, что вы можете идти. Но если вы встретите Джона Сильвера, ведь вы не выдадите ему Бена Гунна, Джим? Эти негодяи не выпытают у вас чего-нибудь про него? Нет, говорите вы?
— Неудивительно, если бы это было и так, — заметил доктор. — От человека, который провел три года на необитаемом острове, нельзя ожидать, чтобы он был в здравом уме, как мы с вами, Джим. Это больше того, что может выдержать человеческая натура. Кажется, вы говорили, что ему очень хотелось сыру?
Он нацедил из бочки коньяку в оловянный стаканчик.
— Как хотите, — продолжал я, — а я не могу оставить этого черного флага и с вашего позволения сорву его. Лучше никакого флага, чем этот!
Можете себе представить, в какое волнение я пришел после этого письма. Я совсем потерял голову от радости. Если я кого-нибудь ненавидел в моей жизни, так это старого Тома Редрута, который только и умел ворчать и жаловаться на судьбу. Многие из помощников его охотно поменялись бы с ним ролями, но желание сквайра было для всех законом, а сквайр хотел, чтобы меня сопровождал Редрут. Никому другому не позволялось ворчать постоянно, кроме Редрута.