— Как это — покойницей? Как так можно-то — свое же дитя?
Хоть и устали девчонки за день в дороге, хоть и не пожалела Аринка сил, устраивая им постель в телеге поудобнее, но отдохнуть в ту ночь ей не удалось: обе сестренки спали беспокойно, вскрикивали и плакали во сне, толкались и звали матушку. У Аринки сердце кровью обливалось — и сама еще не пришла в себя после похорон, и сестренок жалко было до слез. Встала потихоньку, покопалась в том узле с обгорелой одеждой, что себе под голову пристроила, вытащила на ощупь какую-то рубаху — и не понять в темноте, чья она была. Да и неважно это, главное — родительская, и родительскую силу и любовь в себя впитала, а значит, защитит детей от беды и тревоги.
— Найди-ка, Жива, обозного старшину Илью да скажи ему, чтоб пришел ко мне, как телеги разгрузят. Разговор у меня к нему есть.
Ух, как Аринка разозлилась! И обидно стало до слез. Ну да ее поступок по достоинству только воины и могли оценить, а этот только подол задранный и увидел. Кабы не люди вокруг, она бы попу ответила. Но нельзя было, нельзя…
Одного никак не могла понять: отчего на нее обозники и кое-кто из ратников так странно косятся, будто не бабу видят, а какое-то чудо заморское. То, что некоторые, особенно кто помоложе, по-мужски отдают дань ее красоте — так это одно дело, к этому она привыкла, но чувствовалось, что дело не только в этом.