— Я же сказал — мы защищаем СВОИХ женщин.
«Как они стрелять-то будут? Самострелы в руках гуляют, как у пьяных. Ну дает баба! Клюнут, блин, не могут не клюнуть!»
— Нет, Арина эта… — простодушно ляпнул Кузька и тут же «поправился»: — Ну ты тоже, конечно, но она молодая… — Он смутился и покраснел. — Просто она такая… как девка совсем… и со мной приветливо говорила. А слушала как! Я ей наш утюг показал и наперсток. А бабу, что я принес, она рогожей накрыть велела… Сначала не поняла, а потом, гляжу, сообразила, что не для баловства это. Да, я еще придумал приспособу одну, покажу сейчас!..
— Да, когда сюда ехали, то в Ратном в церкви службу отстояли, — опять кивнула Аринка, уже понимая, что от поездки отвертеться не удастся — даже и пытаться не стоит. — А к исповеди я у себя в Дубравном ходила, с месяц как, наверное. Вообще-то у нас дома своя молельня была — батюшка устроил, и книги божественные еще из матушкиного приданого. Я их после пожара там и нашла и сюда с собой привезла — они и не обгорели совсем. Батюшка сам нам из них читал — так и молились, а в храме бывали только по праздникам. А в Турове, конечно, в церковь ходила каждое воскресенье с мужем да свекровью. Но я думала, что тут-то тоже, как дома у нас, в часовенке можно помолиться, — она постаралась сгладить свои поспешные слова.
— Эх, Загляда, простая ты душа. Не все, кто тебе улыбаются, добра желают, бывает, что с улыбкой примеряются, как бы половчее гадость сделать. И не всякий, кто ругает, — враг твой, наоборот тоже бывает. Учись в людях разбираться, сестренка, коли уж тебя жизнь выше прочих подняла. Иначе упадешь больно. Не ко времени оно, конечно, тебе все это — понимаю, да выхода-то нет. Потому я и говорю сейчас с тобой так, что о тебе пекусь. Жалостью-то делу не поможешь.