Олеся вдруг попыталась подняться, но Ахмет, не обращая внимания на нее, дернул ее за рукав, усаживая обратно на скамейку. И Ахмет тоже внимательно наблюдал за ним.
— Ну надо же, — протянула она и наморщила лоб. Он смотрел на нее, не отрываясь, и ему казалось, что каждая смена эмоций или настроения ее лица делает ее еще красивей. Он стоял и переминался с ноги на ногу, ощущая, что выглядит по-дурацки, мямлит и говорит всякие глупости.
— Когда ты сжимаешь кулак — ты должен сделать так, чтобы внутри не было никаких пустот, так мало воздуха, как это возможно. Ты не перчатку боксерскую надеваешь — в ней места много — но у нас задача абсолютно противоположная. Боксер бьет перчаткой. Перчатка она сохраняет как руку, так и противника. Нам сохранять надо только руку, поэтому все проще, — сделал Кореец неожиданный вывод.
— Да. Я добрый, Артем. — И подумал про себя, — «а еще умный и интересный». Комок в горле никак не хотел проглатываться, но он стоял и смотрел, как Артем идет, поворачивает за угол и исчезает.
Этот вопрос опять всколыхнул в нем воспоминания, отозвавшиеся значительно более сильной болью внутри. Лето опять вспыхнуло у него перед глазами, но вспышка была сколь яркой, столь и короткой. Это кончилось, сказал он сам себе. Кончилось.
По утрам, заходя в класс, он перестал робко и, как ему ранее казалось, незаметно высматривать ее, подглядывать, на кого она смотрит, улыбается она или хмурится. Оттенки ее эмоций перестали его волновать, или же он так надежно убедил себя в этом.