— Очкарик, ты оглох? Не люблю, когда себя ведут так невежливо, — долговязый говорил все громче, рисуясь перед своими дружками и привлекая внимание девочек, оказавшихся теперь за его спиной.
Утром он попытался встать с кровати, но не смог. Бабушка сообщила, что его решили оставить дома и, несмотря на слабые протесты, покормила его завтраком. Все, на что он был способен, это полусидеть, полулежать, саркастично вспоминая эту же позу в школьном дворе, около скамейки.
Кореец бережно доставал их один за другим и проводил по каждому ладонью.
Он стоял прямо и смотрел. Лицо его ничего не выражало в тот момент. Переполнявшие его эмоции ушли вглубь и надежно захлопнулись внутри. Он стоял и вытирал лицо рукавом, проверяя ладонью, не осталось ли на щеке влажных потеков.
Одноклассников по пути он не встретил. Вчерашний мелкий дождик еще не успел развести луж, почва была сухой, но противный ветерок уже носил опавшие листья, пронизывая холодом, и он подумал о том, что уже скоро надо будет носить пальто, которое стало ему безнадежно мало еще в прошлом году.
До какого-то момента он помнил почти все, почти все до разговора с Ахметом. Он помнил сам разговор, в памяти всплыли ухмыляющиеся рожи Ахметовых дружков, и неприятное ощущение в спине от мысли, что где-то там позади еще находится «Сиплый» с наглым синеглазым первоклассником. Он помнил удар Ахмета и даже то, что вроде бы сам умудрился ударить в ответ, но с этого момента все казалось каким-то нечетким, отказывалось складываться в логичную и объяснимую картинку и уверенности в том, что все так и произошло потом, у него не было.