— Хватит, повеселились от души, — с усмешкой произнес моряк и повернулся к сигнальщикам: — Давайте красные ракеты! Уходим в Босфор!
Степан еле удержался в седле — он ничего не слышал. Лязг клинков, ржание, крики — все смешалось в один чудовищный, давящий уши шум. Перед ним вынырнуло искаженное лицо в нахлобученном татарском малахае. Сержант с кхеканьем опустил на него палаш — рука с клинком чуть дернулась, но сопротивление живой человеческой плоти было преодолено.
— Однако… — найдя в себе силы, пробормотал он еле слышно. — Офигеть!!!
— Три года с лишним, с сентября нынешнего четыре будет, — начальник штаба имел хорошую память и помнил о том, что у самого Петра с памяти выветривалось.
— Кавалерия и казаки еще вчера вышли маршем, сегодня к вечеру здесь будут! — Офицер словно прочитал его мысли.
А ведь был мотив, и веский — дражайший Александр Васильевич, как убедился Петр, имел тот еще характер. Язва, право слово. Никаких авторитетов для него не существует. Именно его фразу, адресованную Потемкину, осаждавшему Очаков, сказанную намного позже в той истории, он, немного изменив, отправил Долгорукову. Плагиат, однако.